Так что я за эти полгода и пальцем никого не тронул! А тут решил порезвиться. Ну, и Рукавишниковой сделать больно – если у нее серьезно с этим лейтенантиком…
Когда мы собрались и пошли по Кучеровых, сзади шли лишь мы с Миутом и наши девчонки. Остальных я отправил вперед.
Мне нужно было, чтобы те двое обязательно сами затеяли драку.
И вот когда мы шли по пустой улице, слева, из калитки заднего двора продмага, вышли г о л у б ч и к и…
Я тут же шепнул моей проинструктированной команде, и они быстро пошли вперед. А вскоре свернули влево и зашли за ограду темного и пустого по случаю ночного времени детского сада.
– А ну стой! – услышал я.
– Стою! – отвечаю.
Они взяли меня «в клещи» – один стал передо мной, а второй зашел за спину.
И лейтенант, который был впереди, с возгласом: «Сука»! – ударил меня кулаком, метя в лицо. Я легко отбил и, сделав шаг в сторону, вывел тем самым вперед второго. Тот ударил меня кулаком и пнул ногой – я уклонился от удара рукой и отбил второй его удар своей ногой.
При этом я все время говорил что-то, вроде: «Да вы что, ребята! Да вы за что!», чем вызывал сильное раздражение молодцов, которые ну никак не могли попасть по мне. Ни руками, ни ногами. Дождавшись, чтобы они заняли удобную для меня позицию, я закричал: «Помогите!», и из ограды детсада вывалила моя компания.
Теперь у меня были свидетели. И я закончил все за пару секунд.
Резко опустившись на левое колено, я щепотью пальцев ударил лейтенанта снизу в промежность, и не дожидаясь, пока он, хватая воздух ртом, начнет заваливаться, стоя по-прежнему на колене, произвел удар «мае-гери» (классический удар прямой ногой или рукой) ребром стопы правой ноги прямо в подбородок второго парня.
Этого снесло назад к ограде. Там он и растянулся.
А лейтенанта, вставая с колена, я поймал на руки. И уложил аккуратно на асфальт, приговаривая: «Ну-ну, тихо! Тихо! Дышим глыбако, ведем себя культурно!»
– Здорово! – сказал подбежавший Миут. И девчонки тоже выразились в том смысле, что да, здорово, так им, козлам, и надо!
Когда лейтенант оклемался, а второй молодой человек пришел в себя, они начали грозить, что напишут заявление и нас посадят…
– Ну, все, сука, – ругался лейтенант. – Ты у меня сядешь! За нападение на работника милиции.
И тогда я ухватил за грудки и рывком поднял его. И сказал прямо в лицо:
– Ты молчать будешь! Во-первых, вы без формы и удостоверение мы твое не видели. Во-вторых, у меня три свидетеля, которые подтвердят, что вы напали на меня. И что я вас уговаривал, звал на помощь. Девочкам, кстати, по четырнадцать исполнилось, так что они могут выступать в суде.
И самое главное – стоит тебе открыть рот, как мы по всей Боговещенке раструбим, что вас как пацанов, «сделал» школьник. Двумя ударами! И как вы будете здесь работать?
Лейтенант и второй от бессилия ругались (они уже понимали, что им выгоднее молчать), но от мата воздерживались – все-таки здесь были дети…
И мы пошли домой. И девчонки держали нас за руки – меня – Галка, а Миута – Валюха. Они, по-своему, считали нас своей собственностью. Да мы и были в каком-то смысле их собственностью, в том же самом, в каком и они были нашей.
Назавтра с утра я дождался, когда мои родители уйдут на работу, и позвонил Рукавишниковой, в надежде, что и ее родители тоже уже ушли. И не ошибся – трубку взяла сама Варька.
– Алло… – каким-то тусклым голосом сказала она.
А я, наоборот, очень бодро ей сообщил:
– Твой кавалер-лейтенант с тобой дружить не сможет. Он, наверное, стал инвалидом…
И положил трубку, недослушав адресованное мне «Дурак!»
Больше до выпускного вечера мы с Рукавишниковой не виделись – одиннадцатые «А» и «Б» сдавали экзамены в первой группе, а мы и класс «Г» – во второй. То есть наши дни не совпадали.
А на Бродвей я больше не ходил.
В конце месяца вернувшийся из Барнаула отец сказал мне, что сдавать мне придется при поступлении на юридический факультет в университете один экзамен – историю СССР. А документы в университете принимают до 31 июля.
Тогда же я получил права шофера-профессионала 3-го класса, успешно выдержав все три экзамена – экзамен на знание материальной части автомашин, экзамен на знание правил дорожного движения и практическое вождение.
Так что, как видите, все происходило в соответствии с жизненными закономерностями – плохое уравновешивалось хорошим.
А 30 мая вечером мы одиннадцатиклассники-«вэшники» пошли по садам и палисадникам за цветами для завтрашнего первого экзамена – сочинения по литературе.
Глава 9-я. Школьный бал
июнь 1966 г.
Подготовка к первому экзамену – сочинению по литературе – складывалась у нас из двух составных частей. Во-первых, мы читали учебник, восстанавливая в памяти изученные в 10-м и 11-м классе литературные произведения, их анализ. Во-вторых думали, что бы такое придумать, чтобы максимально облегчить себе работу над темой сочинения во время экзамена?
Шпаргалки и прочие подобные п р и с п о с о б ы как-то устарели. С другой стороны, это, так сказать, индивидуальные вспомогательные средства. А нужно было что-то способное помочь всем. Без исключения!
Кому пришла в голову идея плотно уставить преподавательские столы банками с цветущими ветками черемухи и сирени – не помню. Стояли, говорили, кто-то предложил. Миут говорил, что я, не знаю – может быть! Но по-моему, идею высказала Нелька.
Как бы то ни было, но с наступлением сумерек спецкоманды нашего класса вышли на разбойничью тропу.
Купить цветы в Боговещенке было невозможно. Их у нас просто не продавали – да и вообще никогда не продавали цветы! Ну, разве что начиная с конца лета, когда в палисадниках цвели сначала гладиолусы, потом астры, на воскресный базар бабульки могли вынести…
Так что обзавестись весной цветами можно было только разорив палисадники граждан. Возле окон домов цвели роскошные кусты сирени, в огородах – черемуха и яблони.
Излишне напоминать, что владельцы домов категорически возражали против разорения собственных приусадебных участков. И не только на словах.
Итак, нас было человек пятнадцать. Руководила нами Карасева, она была одета, как и подобает во время таких операций, в спортивное трико. Да и вообще мы все были одеты либо в трико, либо еще во что-то спортивное и темное.
Искали мы подходящий нам дом долго. Попадались то дома с цветущим сиреневым кустом, то с деревцами черемухи. Кое-где уже цвели и яблони, но яблони у нас набирали полный цвет чуть позже.
Все это было «не то». Мы искали участок, где были бы в достаточном количестве и черемуха, и сирень. Чтобы наломать веток в одном месте – и все, идти по домам, разделив добычу, сохранить в воде до утра, а утром… Утром на экзамен все придут с огромными букетами, и все ветки, конечно, поставят в банки с водой, и ничто ни у кого не вызовет подозрений…
Наверное, не менее часа нам потребовалось, что найти подходящий участок. Причем, что немаловажно, в этом доме уже спали – все окна были темными.
Перед домом росли несколько кустов сирени. А за плетеной из хворостин оградой огорода видны были все в белом черемухи и яблони.
Когда вся наша многочисленная гоп-компания с шумом, гамом и удалецкими выкриками полезла через затрещавший плетень, я про себя выругался..
И, поморщившись от такой глупости, сразу понял, что сейчас произойдет. Поэтому, перебравшись через плетень, я отбежал в сторону и залег сбоку в глубокую ложбину, под плетень.
И стал ждать.
Мои неразумные одноклассники сначала обломали сирень. Но когда они двинулись в огород, чтобы произвести ту же операцию с черемухой и яблонями, в доме вдруг включили свет, загремели запоры, и на осветившееся из-за открывшейся двери сенок крыльцо выскочил мужик, в исподнем, с охотничьей двустволкой в руках. Из которой он немедленно произвел первый выстрел в воздух.
На долю секунды грабители замерли на месте, но увидев, что оскорбленный вторжением хозяин выцеливает стволом ружья кого-то в огороде, с криками: «Атас!!!», ломанули с огорода со страшной скоростью. Причем некоторые – не утруждая себе перепрыгиванием через плетень, чему поспособствовал звук еще одного ружейного выстрела.
Больше выстрелов не было, зато бег молодых людей сопровождал злой рык частного собственника, щедро перемежаемый сочным русским матом.
– …вашу мать! – ревел мужик, потрясая ружьем (я-то из своего «окопа» все прекрасно видел). – Я вас всех… в… сволочи малолетние!!!
Тут он ошибался – мы были уже все совершеннолетними…
Некоторое время он стоял на крыльце, а у меня тем временем затекли руки и ноги, но я боялся пошевелиться. Мои же легкомысленные сотоварищи вместо того, чтобы отойти подальше и затаиться в полной тишине, отошли метров на двадцать и теперь гомонили вовсю. Я слышал, как кто-то сказал: «Монасюка нет где-то…», ему поддакнули в такт: «Точно, нету… Надо подождать его».